Я сижу на скамейке за грубым деревянным столом. Черчу на столешнице узор из параллельных линий. Мягкая древесина покорно продавливается под моими ногтями.

Рядом — двухэтажное здание, второй этаж окаймлён балконом по периметру, небольшие комнатки, душ-туалет на этаже. Последний ремонт сделан ещё в Советском Союзе. Слышно, как в соседних комнатах скрипят кровати, повсюду въевшийся запах жареного. В одной из таких комнат мне предстоит жить. С Петром и Марго. Грёбаную неделю.

На коленях лежит журнал Psychologies, перегнутый надвое. Родители остаются любовниками, утверждает розовый заголовок. На фото женщина и мужчина кричат друг на друга. В руку женщины вцепился ребёнок лет трёх. В статье утверждается, что с появлением детей многие пары перестают заниматься сексом: боятся, что ребёнок войдёт и всё увидит. Некоторые мамы вообще укладывают дочь или сына к себе в кровать. Вместо папы. А папа остаётся не у дел, “кастрированный папа”. Я спала с мамой в одной кровати лет до четырнадцати. Был ли у родителей секс после моего рождения? В статье сказано, что после такие дети испытывают проблемы с сепарацией и склонны проигрывать в жизни такой же (какой такой?) сценарий.

Прочитанное меня взволновало, хочется это с кем-то обсудить. Одна из затерянных в темноте беседок взрывается смехом. Я различаю голоса друзей Петра: носатого низкорослого Вани, претенциозного, всего-такого-из-себя Алекса и третьего, как его там, такой невзрачный, что имя никак не запомнить. Они, как всегда, несут какую-то чушь. Не пойду туда, не пойду.

Встаю. Отхожу достаточно далеко, чтобы видеть, горит ли в нашей комнате свет. Хотя что мне это даст? Петя может трахать Марго как при свете, так и в темноте.

Марго-Марго. Вот и как так можно было — Петя? Никак не сочетаются ни имена, ни особи ваши человеческие. Неудивительно, что его пухлая физиономия так и кривится, когда я называю тебя Марго. Слишком изысканно, для него недоступно. Для него ты будешь Мариной. Тупо Мариной. Всегда Мариной.

Спасибо, скамеечка, приютила ты меня. Кожа покрылась крохотными пупырышками, голые плечи хочется прикрыть. Надо было хоть кофту накинуть. Лето, юг, но ночи прохладные. Хлопаю ладонью по предплечью. По коже размазывается не только чёрное тельце комара, но и моя кровь, которую он, сука, успел-таки попить.

Ну сколько же можно, средний секс не длится дольше десяти минут! На тумбочке у вас стоит вытянутая, похожая на фаллоимитатор банка с лубрикантом. Петя идёт по простому пути? Нафига ласкать Марго, целовать Марго, гладить пальцами или языком нежные лепесточки Марго, если можно просто смазать хуй и без проблем везде войти. А они там уже полчаса, если не больше. Полчаса брожу я по двору, неприкаянная дура.

Кто-то забыл на столике дешёвые тонкие сигареты и красную перламутровую зажигалку. Достаю сигарету из чужой пачки, засовываю в рот. Высокое пламя чуть не опаливает брови.

— Ооо, Анна снова курит? — Марго присаживается рядом, сбоку обхватывает меня руками, прислоняет лицо к моему плечу, вдыхает. — Дай мне затянуться, дай-дай, — она опасливо поглядывает на вход в дом, Пётр может спуститься с минуты на минуту. Пётр не одобряет курение Марго.

Её губы сладострастно обхватывают сигарету, на белом фильтре остаётся влажный след.

Возвращает сигарету и зарывается лицом в мои волосы. От Марго сладковато пахнет потом, сексом, цветочными духами. Она нежно, как только она и умеет, поглаживает мои плечи и руки. От удовольствия я прикрываю глаза.

Лет в пятнадцать-шестнадцать мы с Марго дразнили мальчиков на дискотеках: становились по центру танцпола, заигрывали друг с другом, гладили друг друга по всему телу, потом кульминационно сливались в поцелуе. В голове шумит от водки, выпитой из пластикового стаканчика в каком-то дворике, подвижный язычок Марго заигрывает с моим языком, и кто-то берёт меня за руку и тянет к себе, отклеивая от подруги. Я поддаюсь и открываю глаза, он симпатичный, он прижимает меня к себе, и вот уже новый язык, не так хорош, как Марго, и губы какие-то ватные, и щетина покалывает щеку, но зато горьковато пахнет одеколоном, куревом и мятной жвачкой, широкие плечи и сильные руки, обвиваю его шею руками, вдыхаю его.

А потом я уехала поступать в Варшаву, а Марго осталась в Минске и прошла на мехмат. Олицетворение женственности-Марго, налитые груди и пухлые губы-Марго — и на мехмат. Повстречалась с одним парнем, с другим. И тут нарисовался этот Петя, и никак она от него отклеиться не может. Теперь они живут вместе и проводят вечера, сжирая по пицце и таращась в телевизор.

— Едем завтра в Одессу? Едем-едем! Потёмкинская лестница, улочки-кафешки, рынок, как его, “Привоз”! Мне как раз надо босоножки купить, эти уже совсем разваливаются, — Марго кидает взгляд на ступни, упакованные в ярко-жёлтые пластиковые сандалии.
Она лениво кружится по двору, словно танцуя под только ей слышную музыку. Движения Марго медленные и порывистые одновременно, с лица не сходит смутная, блуждающая улыбка. Глаза осоловелые.

— А после обеда — на пляж, займём место у того бара, я буду танцева-а-а-ать, — Марго притягивает меня к себе, заставляет встать и закружиться вместе в этом её недотанце.

— Да, конечно, — улыбалась я, обхватывая Марго за талию.

В том баре работают люди с худшим музыкальным вкусом. То врубают нафталиновые хиты советских времён, то пошлейшую современную попсу, всё на один мотив. Но тебе, Марго, всегда было по барабану, под что двигаться, ты просто танцующее создание, рождённое для удовольствий.

— Спать идём? Завтра маршрутка в восемь.

Неприятный голос. На Петре мятая белая футболка и шорты цвета хаки. Волосатые пальцы в резиновых шлёпках. Не будь он таким высоким, было бы очевидно, что у него ожирение, но пока он просто “мужчина в теле”, что называется. Вот загадка же, почему женщин привлекают огромные мужики с сиськами и животом?

— Аня, на, — Петя протягивает мой телефон.

— И зачем ты мне его принёс, Петя? — нехотя я беру телефон в руки и ввожу пароль для разблокировки.

— Тебе звонил кто-то. Андрей твой скучает? И, Аня, ты не могла бы либо брать телефон с собой, либо звук отключать? Нам мешало, — смотрит как будто с вызовом.

— Анджей. Уверена, что такому жеребцу, как ты, Пётр, такая малость помешать не может.
В телефоне — пропущенный от мамы, но я произношу:

 — Да, Анджей звонил. Скучает.

— Ну так чё ты с ним никуда не поехала? Вы ж такие европейцы, ты же без визы могла бы куда угодно ехать, — Петя подсаживается к Марго, водружает ей на плечи свои лапищи и начинает делать что-то смутно похожее на массаж. Марго довольно мурлычет и отодвигается от меня — поближе к нему.

— Не получилось, Петя. Анджей работает, — я встаю и направляюсь в комнату.

Ночь темна и тиха, даже беседка замолкла. Завтра очередной непонятный день. Пётр задел за живое: и правда, почему я тут? Вид на жительство в Польше покоится в моём потрёпанном кошельке, я могла бы проводить лето в Испании, Италии, Греции — никаких виз, на лоукостах летать дёшево! Но я провожу вечера в одиночестве во дворике гостевого дома в Затоке. Так и не нашла, с кем поехать в место повеселее. И Анджей этот, с которым мы лениво встречаемся второй месяц, остался в Варшаве играть хаус на наркоманских вечеринках, а мне Варшава надоела до тошноты — огромная, шумная, пыльная. И я могла или ехать в Минск к родителям и снова бороться за каждый сантиметр взрослости, которую я себе какую-никакую нарастила, либо торчать в городе, где у меня нет никого, кроме вечно занятого бойфренда. Так я в последний момент напросилась в компанию Марго. Думала, что с Марго будет хорошо. Это же Марго.

Моя Марго.

Анджей не звонит и не пишет. Звонит мама. Неизменная мама. Каждый вечер нужно отчитаться, что Аня жива-здорова, словно Ане не двадцать один, а вечные шестнадцать, словно Аня и не уезжала в восемнадцать поступать в Варшаву, не зарабатывала собственные деньги, не решала сама бытовые проблемы. Словно всё ещё висит на маминой пуповине, не способная жить самостоятельно. Или это мама не способна жить без ощущения контроля? Я задыхаюсь от такой близости, от еёнавязчивого беспокойства, но никак не могу поговорить о том, чтобы перестать так часто общаться.

Утром глаза разлепились с трудом. По стенке горла стекает густая слизь, она забила ноздри и не даёт дышать. Пижамная майка приклеилась к коже сырыми кусками.

— Анна, вставай, пора завтракать и одеваться, Петя на кухне жарит гренки, — Марго деловито копается в сумке, выбирая, что из хлама, там покоившегося, ей нужно тащить с собой в Одессу.

— Марго… Похоже, я заболела, — мой голос звучит как будто глубоко из-под земли, язык шевелится с трудом, губы — куски доисторического пергамента.

— Серьёзно? — Марго на секунду прекращает копание в сумке и смотрит строго. — Уверена?

— Марго, — я втягиваю сопли в себя, — а ты не веришь, что ли?

— Бля… — руки Марго беспомощно выпархивают из сумки. — Что делать?

— Ну ты поезжай, конечно, ты же так хотела в Одессу.

А что ещё сказать? Оставайся со мной? Мне так плохо, что я не могу даже встать? Что ты мне нужна тут, рядом?

— Так, Аня, сейчас я всё найду, — Марго поднимается с кровати, обходит свою тумбочку, мою тумбочку, врезается ногой в угол Петиной кровати, выругивается, резко распахивает дверцы старого, покрытого лаком шкафа — он обиженно скрипит. Достаёт чемодан.

— У меня тут целая аптечка. Вот, нашла, — её пальцы сжимают большую прозрачную косметичку, набитую пакетиками, коробочками, тубами.

Садится на край моей кровати.

— Ну что ты, совсем плоха, бедолага? — смотрит нежно.

— Марго, — страдальчески протягиваю я, — я так люблю тебя.

— И я тебя! Сейчас быстро на ноги поставим!

Марго кидает на кровать пакетики “Колдрекса”, какие-то таблетки в бумажной упаковке, бутылочку с ярко-розовой жидкостью и насадкой-спреем.

— Вот он, — протягивает мне пластиковый контейнер, — давай, засовывай под мышку.
Я послушно зажимаю прохладный термометр, откидываюсь на подушку. Тяжёлые веки наплывают на глаза, я не сопротивляюсь.

— Ну что вы там, собрались?

— Ане плохо, Петь. Не знаю, что делать.

— Что, температура? — голос Петра всё ближе.

— Мерим.

— Марин, выйдем поговорим?

Звук поднимающихся с постели ягодиц Марго, шубуршание, хлопок двери. Слышны голоса, а слов почти не разобрать:

Это она всё специально
Как можно заболеть специально
Марина, она не маленькая, а мы только на полдня уезжаем
Но ей плохо, ты видел, как она выглядит
Марина, мы же на “Привозе” договорились, скупаем по дешёвке майки, везём домой и продаём! С пацанами договорились! Сейчас нельзя соскакивать!
Ну так ты поезжай, а я останусь
Я хочу, чтобы ты ехала со мной

Злость в голосах обоих сгущается, но в ушах гудит, и я уже ничего не могу расслышать. Меня трясёт, как ни кутаюсь я в одеяло.

— Аня, Аня, доставай.

Разлепила глаза, Марго сидит рядом. Я вытягиваю термометр, рука дрожит.

— Знобит?

Киваю.

— Тридцать восемь и три. Так, смотри. Вот “Колдрекс”. Как поднимется до тридцати девяти — выпивай. Раньше не стоит, пусть организм борется.
Марго, ты будешь отличной мамой.

— Я ставлю бутылку воды у твоей кровати, пей, надо много пить. Гренки тоже сейчас принесу на тумбочку, как сможешь есть — вот они тут будут.
Она уезжает.

— Пупс, мы вернёмся к обеду, тут несколько часов. Ты и не заметишь, будешь спать весь день. Всё, следи за температурой! Тридцать девять — сбивай!

Я закрываю глаза и проваливаюсь. Меня несёт на бешеной карусели, образы вспыхивают и тут же меркнут. Я дотягиваюсь до кровати Марго, стягиваю её одеяло и кидаю на своё. Теплее не становилось. Мне холодно, Марго, мне так холодно.

Нам по десять лет, сидим перед телевизором у Марго дома. Её мама на работе, а папа уже съехал к другой женщине. Только что мы, фальшивя, танцуя и подпрыгивая, подпевали группе “Стрелки”:

Ты бросил меня
Ты бросил меня
Когда ты ушёл
Я осталась одна

А сейчас в телевизоре что-то выясняют очередные сериальные менты и проститутки.  Марго валит меня на пол, мы разгорячены после танцев, мы тяжело дышим, она хохочет и игриво меня душит.

— Нет, нет, отпусти! Я расплачу́сь! Мне надо кормить детей!

— Как же ты расплатишься? — Марго играет озверевшего бандита, которого мы только что видели в сериале. — У тебя ничего нет!

— Возьми меня! Я отдамся тебе!

Марго поднимает мои руки над головой.

— Держи их так, поняла? Не смей опускать, поняла?

Резковатый запах её пота, волос, влажные руки впились в мою талию. Она ритмично двигает тазом, мои ноги раздвинуты.

— Хорошая девочка, хорошая ты моя девочка, — приговаривает она, — тебе нравится, нравится?

— Да, да! — стону я, и это уже точно не игра.

Нам четырнадцать. Мы в моей комнате, сидим на раскладном диване, который служит мне кроватью. Обои в розовых цветах, алые занавески. “Сделаем тебе девочкину комнатку!” — недавно радовалась мама свежему ремонту. На письменном столе разбросаны учебники, тетрадки, на полке свалены в кучу книги Паоло Коэльо, Ричарда Баха, Рея Бредбери. Дверь закрыта, родителей дома нет.

— Уверена?

— Да.

— Уверена?

— Да!

— Аня, просто это твой первый поцелуй. Ты точно потом хочешь вспоминать, что он был со мной? Он и не поймёт, что ты не умеешь целоваться. Когда вы встречаетесь?

— Завтра. Марго, я хочу. Я чувствую себя дурой. Я вообще не понимаю, как это и что. Что, блин, с языком делать? Он подумает, что я лошара.

— Лошара? — слово веселит Марго. — Ладно. Готова?

— Да.

Марго привычная. Я знаю её губы всю жизнь. Я знаю её руки всю жизнь. Я не боюсь Марго, не будет никаких сюрпризов с Марго. И она умеет целоваться, у неё уже был парень, а сейчас второй.

Губы Марго большие и мягкие, совсем не как мои. Язык проворный и какой-то… похотливый.

— Ну что, поняла? — её лицо близко.

— Да, — отстраняюсь я, — не так уж и сложно.

— Ну, а я о чём. Пойдём покурим?

— Родители скоро придут.

— Тогда я домой.

Нам шестнадцать. Мы на каком-то флэте, ночь, народу куча, а спальных мест мало. Заваливаемся на узкий диван, я чувствую прижатые к моему телу бёдра Марго, её сигаретно-алкогольное дыхание у шеи. Быстро отрубаюсь, словно проваливаюсь в колодец. Мне снится мама, её тело мягкое и пахнет сладко, где её руки — уже и не уследишь, мне мерзко и приятно одновременно. Я просыпаюсь и бегу в туалет, наклоняюсь над унитазом, из горла толчками выходит прозрачная горькая жидкость. Полощу рот, выдавливаю на палец зубную пасту, слишком сильно нажимаю на дёсны, пытаясь отмыть, отдраить, отделить от себя то отвратительное, противоестественное, что случилось во сне. Я возвращаюсь на диван и обнимаю сонную Марго.

И вдруг я совсем ребёнок. В коридоре родительской квартиры мама ругает меня, я кричу в ответ, рыдаю, колочу в стену, обдирая кулаки до крови. Мама тоже вся красная, она тоже плачет. Но где папа? Почему дверь в его комнату закрыта? Где всегда был папа? Вдруг дверь открывается и папа выходит из своей комнаты, но у него лицо Петра. Он обнимает маму, которая стала вылитой Марго. И она отстраняется от меня, больше не орёт на меня — она смотрит только на него. Я бегу на них и бью его изо всех сил. Уйди, исчезни, папа-Пётр, испарись! Здесь место только нам с мамой.

Только нам с Марго.

Марго Марго Марго

Яркое солнце сквозь веки вливает свет прямо в глаза. Резким движением я скидываю одеяла. Поднимаю бутылку воды с пола, выпиваю весь литр. На тумбочке блестят затвердевшим сыром гренки.

На пляже нашла местечко в тени. Ветер приятно обдувает прохладой. Смотрю на экран смартфона: Мама. Касаюсь пальцем зелёного кружочка.

— Алё, доченька? — в голосе, как всегда, тревога, забота, готовность прямо сейчас всё бросить и вылетать меня спасать.

— Мама, привет. Да, я в порядке, а ты как? Хорошо, отлично. Мама, я хочу тебя попросить. Не звони мне каждый день, пожалуйста. Я так не могу. Я словно на привязи, на поводке, я задыхаюсь. Мама, ну.

Конечно, мама, твой голос сразу звенит и дрожит.

— Я поняла, Аня. Надеюсь, со мной ничего не случится за это время, пока мы не созваниваемся.

— Мама, ну не обижайся.

— О нет, дочь, я не обижаюсь. Я всё поняла. Пока.

Я всё слышу, мама.

— Хорошо, мам, пока. Договорились.

На пляже две женщины возраста мамы подставляют свои уже бордовые тела солнцу, укладываются на живот, засовывая задники трусов между ягодицами, расстёгивают лямки купального лифа. Я рассматриваю их целлюлитные бедра и складки над рёбрами и испытываю то брезгливость, то какую-то бесконечную нежность. Они словно родные.

— Вот ты где! — Марго приближается неуклюжей походкой человека, которому горячо от песка.

— Мы вернулись, а тебя нет, вещей твоих нет, ничего не поняли!

Следом появляется Пётр, за ним — силуэты его друзей.

— Марго, я переселилась. Поговорила с хозяйкой, есть комнатка на первом этаже, как раз на одного. Там и буду жить.

— Комнатка?

— Ну да.

— Ты чего?!

Марго плюхается на моё покрывало и неожиданно крепко обнимает меня.

— Анна, зачем ты переехала? А с температурой что? — Марго кладёт ладонь на мой холодный лоб.

— Марго, — я мягко отстраняюсь, — переехала и точка. Так надо.

— Ну и ладно, — она надувает губы, превратившись в обиженного ребёнка, — делай как хочешь.

Петя суетится рядом, раскладывая покрывало для себя и Марго, прислушиваясь к нашему разговору.

— Кстати, Петя, — я потягиваюсь к сумке и достаю ключ.

Поднимаюсь, протягиваю его Петру.

— Забирай её.

— Забирай что?

— Комнату. Ключ. Забирай.

— Ну ладно, — он как-то скованно засовывает ключ в карман шортов, не глядя мне в глаза.

— Ну и ладно, — говорю я.

Реальность расползается. Не раздеваясь, я иду в море. Невыносимо нежно вода принимает меня, моя соль смешивается с морской, я вся становлюсь солёной водой.

Выхожу из моря, заваливаюсь на покрывало, стягиваю мокрые майку и шорты, остаюсь в купальнике.

— Аня, я в бар. Тебе чего-нибудь принести? — голос Пети звучит смущённо, осторожно.

Я опираюсь на локти, разглядывая его в ослепляющих лучах. А не такой уж он и противный. И всегда предлагает взять мне что-то в баре, несмотря на нашу холодную войну.

— Спасибо, Петь. Возьми мне, пожалуйста, воды. Просто воды. Можно с лимоном.

— А мне — “Текилу санрайз”! — стройная, красивая Марго подбегает к Петру, обнимает его сзади и прикусывает мочку уха. Он берёт её на руки и кружит.

Марина счастливо хохочет.