«Каждый сам за себя»: история гея, побывавшего в беларусской тюрьме
О положении геев в тюрьме ходит множество легенд, и чаще всего они связаны с физическим и сексуальным насилием. Мы выяснили, как на самом деле устроена беларусская тюрьма.
Руслан (для безопасности героя имя изменено) – гомосексуальный мужчина, который последние семь лет провел в местах лишения свободы. Мы не называем ни родного города Руслана, ни номера колонии, в которой он был, ни других деталей – мужчина опасается встречи со знакомыми «из прошлого». Они могут сделать аутинг, лишив Руслана надежды на восстановление нормальной жизни, о которой наш герой теперь так мечтает.
«Полгода никто не знал про меня»
Мы с Русланом созваниваемся. Во время всего разговора он курит, шумно затягиваясь. Говорит немного, отвечает на вопросы коротко. В основном описывает события, а не чувства от них. Не жалуется – хоть по всему и кажется, что эти семь лет прошли нелегко.
– В 2012 году я оказался в розыске. Полтора года меня искали. Статья 221 уголовного кодекса Республики Беларусь – присвоение либо растрата. Крупный размер. Год провел под следствием. В 2014 году оказался в лагере (так герой называет исправительную колонию – прим.ред.) Дали мне семь лет усиленного режима. Лагерь был нормальный: обычных таких зеков крайне мало, в основном сидят за коррупцию: бывшие чиновники, в том числе высокого ранга, бывшие силовики… Полгода никто не знал про меня, а потом я с одним человеком разговорился, сказал… Ну и всё, узнали все. Мы с ним число случайно познакомились: стояли где-то рядом. По нему было видно, что ему тоже там тяжело, поэтому я и решил о себе рассказать. Через пару дней это не было секретом ни для кого, – вспоминает Руслан.
«Если человек что-то у нас брал, он навсегда становился таким же, как и мы»
Отношение к Руслану сразу же изменилось в худшую сторону. Он оказался в изоляции – как и другие мужчины, про чью гомосексуальность становилось известно:
– Мы были в колонии не на равных с другими в плане социального положения. Были правила, которым мы должны были подчиняться. Я за полгода, что уже был в тюрьме, успел понять, что меня ждет. Ко мне тогда, когда всё стало известно, подошла кучка парней из отряда. Они сказали, что вот так вот теперь со мной будет.
Правил для геев в колонии много. Все они направлены на то, чтобы изолировать человека, подчеркнуть, что его не принимают:
– Это особое место в строю: ты всегда должен идти последним. В нашем отряде из шестидесяти человек нас таких было четверо, поэтому переносилось легче: я всё-таки не один иду. Были отряды, где такие люди, как я, были в одиночестве. Им, конечно, тяжелее приходилось, чем нам. Мы внутри отряда старались друг друга поддерживать. Но так, без навязчивости – ты же особо не будешь лезть: смотришь, не лучше ли человеку просто одному побыть.
У нас отдельная посуда, еду получаешь тоже отдельно. Уборка санузла и мусора – наши задачи. В спальнях (это одно общее помещение на тридцать человек) у нас отдельные места у самого входа, которые считаются самыми неудобными. Ещё нам нельзя было ходить в тренажерный зал вообще.
Руслан рассказывает, что администрация колонии поддерживала эти практики исключения и тоже участвовала в разделении заключённых на категории (например, звонки и свидания организовывались так, чтобы гомосексуальные мужчины не пересекались с другими осуждёнными):
– Они всё знают и видят, но не мешают такому порядку вещей. Но со стороны сотрудников колонии не было физического насилия и какого-то неприязненного отношения: для них все одинаковые, они старались так к нам относиться. Физическое насилие между самими осуждёнными также жёстко пресекалось – за такое сразу отправляли в ШИЗО надолго. В смысле безопасности я не особо за себя переживал: бить не будут, не убьют – просто психологическое давление постоянное.
На звонки к телефону-автомату геев со всей колонии водили отдельно. У нас комната для свиданий тоже отдельная была. За весь срок я сходил на свидание только один раз, поэтому не знаю, замечают ли родственники, что мы на особом положении, – рассказывает Руслан.
Было и ещё одно правило, самое главное – его нарушение строго каралось сокамерниками:
– У нас нельзя было ничего брать. Если человек что-то у нас брал, он навсегда становился таким же, как и мы, должен был делать всё, что делаем мы. Был в колонии случай, что такое случилось. Отреагировали на это агрессивно: тому, кто дал, руку поломали, били. И для того, кто взял, были последствия.
Мы с Русланом созваниваемся. Во время всего разговора он курит, шумно затягиваясь. Говорит немного, отвечает на вопросы коротко. В основном описывает события, а не чувства от них. Не жалуется – хоть по всему и кажется, что эти семь лет прошли нелегко.
– В 2012 году я оказался в розыске. Полтора года меня искали. Статья 221 уголовного кодекса Республики Беларусь – присвоение либо растрата. Крупный размер. Год провел под следствием. В 2014 году оказался в лагере (так герой называет исправительную колонию – прим.ред.) Дали мне семь лет усиленного режима. Лагерь был нормальный: обычных таких зеков крайне мало, в основном сидят за коррупцию: бывшие чиновники, в том числе высокого ранга, бывшие силовики… Полгода никто не знал про меня, а потом я с одним человеком разговорился, сказал… Ну и всё, узнали все. Мы с ним число случайно познакомились: стояли где-то рядом. По нему было видно, что ему тоже там тяжело, поэтому я и решил о себе рассказать. Через пару дней это не было секретом ни для кого, – вспоминает Руслан.
«Если человек что-то у нас брал, он навсегда становился таким же, как и мы»
Отношение к Руслану сразу же изменилось в худшую сторону. Он оказался в изоляции – как и другие мужчины, про чью гомосексуальность становилось известно:
– Мы были в колонии не на равных с другими в плане социального положения. Были правила, которым мы должны были подчиняться. Я за полгода, что уже был в тюрьме, успел понять, что меня ждет. Ко мне тогда, когда всё стало известно, подошла кучка парней из отряда. Они сказали, что вот так вот теперь со мной будет.
Правил для геев в колонии много. Все они направлены на то, чтобы изолировать человека, подчеркнуть, что его не принимают:
– Это особое место в строю: ты всегда должен идти последним. В нашем отряде из шестидесяти человек нас таких было четверо, поэтому переносилось легче: я всё-таки не один иду. Были отряды, где такие люди, как я, были в одиночестве. Им, конечно, тяжелее приходилось, чем нам. Мы внутри отряда старались друг друга поддерживать. Но так, без навязчивости – ты же особо не будешь лезть: смотришь, не лучше ли человеку просто одному побыть.
У нас отдельная посуда, еду получаешь тоже отдельно. Уборка санузла и мусора – наши задачи. В спальнях (это одно общее помещение на тридцать человек) у нас отдельные места у самого входа, которые считаются самыми неудобными. Ещё нам нельзя было ходить в тренажерный зал вообще.
Руслан рассказывает, что администрация колонии поддерживала эти практики исключения и тоже участвовала в разделении заключённых на категории (например, звонки и свидания организовывались так, чтобы гомосексуальные мужчины не пересекались с другими осуждёнными):
– Они всё знают и видят, но не мешают такому порядку вещей. Но со стороны сотрудников колонии не было физического насилия и какого-то неприязненного отношения: для них все одинаковые, они старались так к нам относиться. Физическое насилие между самими осуждёнными также жёстко пресекалось – за такое сразу отправляли в ШИЗО надолго. В смысле безопасности я не особо за себя переживал: бить не будут, не убьют – просто психологическое давление постоянное.
На звонки к телефону-автомату геев со всей колонии водили отдельно. У нас комната для свиданий тоже отдельная была. За весь срок я сходил на свидание только один раз, поэтому не знаю, замечают ли родственники, что мы на особом положении, – рассказывает Руслан.
Было и ещё одно правило, самое главное – его нарушение строго каралось сокамерниками:
– У нас нельзя было ничего брать. Если человек что-то у нас брал, он навсегда становился таким же, как и мы, должен был делать всё, что делаем мы. Был в колонии случай, что такое случилось. Отреагировали на это агрессивно: тому, кто дал, руку поломали, били. И для того, кто взял, были последствия.
«Каждый сам за себя»
Руслан говорит, что полного запрета на общение с другими заключёнными при этом не было:
– Были некоторые осужденные, которые могли прийти и поговорить с нами, были и те, кто не хотел даже стоять рядом, бросал косые взгляды. Люди разные. Оскорбления, маты, фразы вроде «иди отсюда» или «как вас земля носит» тоже случались – были такие осуждённые, которым хотелось как-то задеть, высказаться. В первые годы таких было больше, а ближе к моему освобождению, когда они уже повыходили, стало совсем спокойно. Ну и раньше нормально: они говорят «иди отсюда», ты просто уходишь. Наверное, если не уйти, будут какие-то проблемы, но я не проверял.
Руслан описывает, как выглядел его обычный день в колонии:
– В шесть утра подъем, но я вставал раньше, чтобы умыться в одиночестве. Потом зарядка, завтрак. В восемь утра – утренняя проверка, на которой нас пересчитывают. После проверки шли на производственную зону работать. До пяти часов работа, потом ужин, в шесть вечера снова проверка. Отбой в десять, и до него у нас была пара часов свободного времени. Я читал журналы, книги. В колонии можно было получать высшее образование, но платно. Это стоило около шестисот долларов в год, а у меня таких денег не было. Ещё была художественная самодеятельность, всякие концерты, но таким, как я, к этому нельзя было даже приближаться. Мы не могли ни в чем участвовать – только смотреть. У нас была своя лавка в конце зала.
Руслан мало рассказывает о том, как переживал одиночество и изоляцию, как справлялся с положением неприкасаемого. Он говорит обо всем отстранённо, словно для выражения тех состояний нет никаких слов:
– Да, без человеческой близости тяжело, но человек ко всему привыкает. Я первые полгода сам ни с кем не хотел общаться: было тяжело от того, что оказался в таком месте. Мне не с кем было переписываться особо, только с сестрой. Не хотелось, чтобы знакомые знали, что я сижу.
Не было никого, кого бы я вспоминал теперь. Там нет дружбы. Каждый сам за себя.
При этом Руслан говорит, что в колонии всё же были те, кто занимались сексом и даже строили серьезные романтические отношения:
– Некоторых ловили прямо за сексом. Работники колонии говорили: «В ШИЗО поедете». Но никого туда не отправляли за это, насколько я знаю. Другие осуждённые высмеивали, говорили всякое. Это на несколько недель становилось главной темой всей колонии, но потом забывалось.
В тюрьме образовывались и более крепкие пары. Правда, не всегда это были истории с хэппи-эндом:
– Был случай... Пара повстречались полгода, один освободился – и через месяц повесился, и непонятно, почему. Второй очень переживал по этому поводу, но так и не узнал причину. Они после освобождения второго переписывались, строили какие-то планы – и всё.
«Прошел месяц с тех пор, как я вышел, и я все еще не привык»
Руслан освободился «в пустоту» – не было ни планов, ни друзей, которые бы его ждали на воле:
– После выхода я снова оказался один. До тюрьмы у меня были друзья, знакомые, но спустя семь лет ничего от того круга общения уже не осталось. Прошел месяц с тех пор, как я вышел, и я все еще не привык. Бывает, с утра встаю – и не сразу понимаю, где я нахожусь. Места больших скоплений людей вызывают панику. Кажется, что я могу встретить кого-то из тех, кто со мной сидел, и тогда снова всё это начнется. Сейчас я совсем не думаю про какие-то романтические отношения или дружбу. Для начала хотелось бы решить вопрос с работой, финансово стабилизироваться.
Руслан говорит, что полного запрета на общение с другими заключёнными при этом не было:
– Были некоторые осужденные, которые могли прийти и поговорить с нами, были и те, кто не хотел даже стоять рядом, бросал косые взгляды. Люди разные. Оскорбления, маты, фразы вроде «иди отсюда» или «как вас земля носит» тоже случались – были такие осуждённые, которым хотелось как-то задеть, высказаться. В первые годы таких было больше, а ближе к моему освобождению, когда они уже повыходили, стало совсем спокойно. Ну и раньше нормально: они говорят «иди отсюда», ты просто уходишь. Наверное, если не уйти, будут какие-то проблемы, но я не проверял.
Руслан описывает, как выглядел его обычный день в колонии:
– В шесть утра подъем, но я вставал раньше, чтобы умыться в одиночестве. Потом зарядка, завтрак. В восемь утра – утренняя проверка, на которой нас пересчитывают. После проверки шли на производственную зону работать. До пяти часов работа, потом ужин, в шесть вечера снова проверка. Отбой в десять, и до него у нас была пара часов свободного времени. Я читал журналы, книги. В колонии можно было получать высшее образование, но платно. Это стоило около шестисот долларов в год, а у меня таких денег не было. Ещё была художественная самодеятельность, всякие концерты, но таким, как я, к этому нельзя было даже приближаться. Мы не могли ни в чем участвовать – только смотреть. У нас была своя лавка в конце зала.
Руслан мало рассказывает о том, как переживал одиночество и изоляцию, как справлялся с положением неприкасаемого. Он говорит обо всем отстранённо, словно для выражения тех состояний нет никаких слов:
– Да, без человеческой близости тяжело, но человек ко всему привыкает. Я первые полгода сам ни с кем не хотел общаться: было тяжело от того, что оказался в таком месте. Мне не с кем было переписываться особо, только с сестрой. Не хотелось, чтобы знакомые знали, что я сижу.
Не было никого, кого бы я вспоминал теперь. Там нет дружбы. Каждый сам за себя.
При этом Руслан говорит, что в колонии всё же были те, кто занимались сексом и даже строили серьезные романтические отношения:
– Некоторых ловили прямо за сексом. Работники колонии говорили: «В ШИЗО поедете». Но никого туда не отправляли за это, насколько я знаю. Другие осуждённые высмеивали, говорили всякое. Это на несколько недель становилось главной темой всей колонии, но потом забывалось.
В тюрьме образовывались и более крепкие пары. Правда, не всегда это были истории с хэппи-эндом:
– Был случай... Пара повстречались полгода, один освободился – и через месяц повесился, и непонятно, почему. Второй очень переживал по этому поводу, но так и не узнал причину. Они после освобождения второго переписывались, строили какие-то планы – и всё.
«Прошел месяц с тех пор, как я вышел, и я все еще не привык»
Руслан освободился «в пустоту» – не было ни планов, ни друзей, которые бы его ждали на воле:
– После выхода я снова оказался один. До тюрьмы у меня были друзья, знакомые, но спустя семь лет ничего от того круга общения уже не осталось. Прошел месяц с тех пор, как я вышел, и я все еще не привык. Бывает, с утра встаю – и не сразу понимаю, где я нахожусь. Места больших скоплений людей вызывают панику. Кажется, что я могу встретить кого-то из тех, кто со мной сидел, и тогда снова всё это начнется. Сейчас я совсем не думаю про какие-то романтические отношения или дружбу. Для начала хотелось бы решить вопрос с работой, финансово стабилизироваться.
