Вспоминаем (или узнаем), каково было существовать негетеросексуальным подросткам десять-пятнадцать лет назад и сравниваем это с теперешним временем.

Я родилась в 1996 году в областном городе Беларуси. В 2013 году закончила местную школу и поступила в Минск. Старшая школа и университет были для меня временем интенсивного исследования своей идентичности. Я не только изучала, в каких отношениях хочу быть, но и искала способы концептуализировать свой опыт, зафиксировать его и поместить в историческую перспективу.

«Мы не хотели быть лесбиянками»

В семнадцать, когда меня спрашивали на сервисе анонимных вопросов ask.fm о том, лесбиянка ли я, ответ всегда был уклончивым. Я не то чтобы решила скрывать свою идентичность — просто не понимала, что она у меня есть. Я писала «никак себя не называю», «мне нравятся люди за них самих, а не за гендер», «ярлыки — это слишком просто, а любовь сложная». 

Теперь я знаю, что так делали многие. В те же годы и даже на том же сайте. Живя во времени, когда для нашего опыта существовал только язык одиночества, мы выбирали быть уклончивыми, неуловимыми, не соглашающимися на определения. Мы не хотели быть лесбиянками — то есть теми, у кого все плохо заканчивается, кто каждый день должен бороться и находиться в центре отчуждающего холодного внимания. Тогда слово «лесбиянка» означало не сообщество, а изгнание из него, потерю связей и ощущения близости. Уклоняясь от термина, мы пытались сохранить то, что у нас было — безопасность, спокойствие, ясность, уверенность в будущем, отношения. Лесбийская идентичность не сулила ничего хорошего — даже наши любимые певицы, у которых было куда больше возможностей и ресурсов, чем у нас, тогдашних подростков, яростно открещивались от камин-аутов. 

«Я жаждала видеть женщин, которые счастливы без мужчин»

А ДАЛЬШЕ ЧТО?

Мы и сами некоторое время верили, что нам нравятся мальчики. Об этом были все фильмы и все музыкальные клипы. Красавицы Николь Шерзингер, Бритни Спирс, Шакира и Нелли Фуртадо были безапелляционно гетеросексуальными. Включая МУЗ-ТВ после школы, я видела сильных и прекрасных женщин, которые, однако, были полностью сосредоточены на мужчинах: одевались для них, танцевали для них, пели про них. Правда, однажды в передаче, посвященной о звездам-бунтарям, рассказали о том, что Анджелина Джоли целовалась с женщиной. Тут же было сказано, что она целовалась в губы и с родным братом. А Оззи Осборн откусил голову живой летучей мыши. Вот такая вот репрезентация. 

Я жаждала видеть женщин, которые счастливы без мужчин. Долгое время я не формулировала это четко — просто искала именно такие истории. Независимая, могучая и ловкая Пеппи Длинныйчулок, юная художница Диана Флошарде, не боящаяся призраков, героини детективов, которые сами расследовали опасные дела, — персонажи моих любимых книг соответствовали образу сильной женщины. Все они так или иначе ставили под сомнение гендерную иерархию (а часто и другие властные отношения заодно). 

«В ларьках „Белсаюздруку“ нет места нонконформизму»

В подростковом возрасте к книгам добавились журналы, а там с поиском восхитительных женщин бывало сложно. Российские «Elle Girl», «Cool Girl» и «Oops» предлагали гламурную версию девичей юности, финансово изобильную и лишенную сильных экзистенциальных волнений. Были еще «Стрекоза» и «Волшебный» — беларусские девочковые издания попроще, которые печатались на серой газетной бумаге. И те, и те представляли себе подростков так, что в этом не было для меня места. Никто не говорил о суицидальных мыслях, насилии в семье, негетеросексуальности, экологии, правах животных, экономическом неравенстве и его причинах — все те проблемы, с которыми я сталкивалась и для которых не хватало слов, были невидимы для тогдашних подростковых медиа. Это и понятно — в ларьках «Белсаюздруку» нет места нонконформизму. 

«Каламбур» и «Один дома» считались изданиями для мальчиков, неформалок и пацанок. Там можно было найти коды для GTA San Andreas, узнать, как пройти сложный уровень в «Ларе Крофт», почитать анекдоты и познакомиться. Рубрика знакомств существовала почти во всех журналах, и я время от времени отправляла кому-нибудь письмо, но девчонкам со страниц «Один дома» так никогда и не решилась написать. Я не знала, о чем говорить с такими язвительными мизантропичными геймершами, тем более мой комп тянул только старенькую GTA Vice City. При этом они меня, конечно, интриговали. 

Были еще «Все звезды» и «Bravo» — журналы про музыку и шоу-бизнес, на чьих страницах соседствовали поп-певицы и рок-группы, трагичные эмо-бои и холеные бойз-бэнды, подростки и старики, эпатажные нарушители границ и гламурные наследницы больших состояний. Именно эти журналы нравились мне сильнее всего — в том, как в них сталкивались совершенно разные миры, я видела отражение реальной жизни. 

«Мне нужны были настоящие лесбиянки»

В семнадцать, когда я дала место своим чувствам к девушкам, стало понятно, что журналов с плакатами дерзких девчонок вроде Аврил Лавин недостаточно. Мне хотелось большего. Не просто тех, кто нарушает гендерные нормы и выстраивает жизнь без оглядки на косные статусы-кво — нет, мне нужны были настоящие лесбиянки. 

Это понимание пришло не сразу — когда вокруг нет примеров проявления твоей идентичности, осознание себя происходит медленно и сложно. В этом процессе много одиночества, стыда и страха: ты замечаешь свои отличия и не понимаешь, как с ними жить. Тебе нужно увидеть других девчонок, которые носят расстегнутые клетчатые рубашки поверх футболок и коротко стригутся, девчонок с низкими голосами и гитарой, девчонок, которые смотрят «L World», несмотря на невыносимую озвучку, девчонок с длинными волосами на каблуках, которые встречаются с другими девчонками. В моем городе не было какого-то специального места встреч — мы просто узнавали друг друга по одежде и пристальному взгляду, знакомились и рассказывали о других квир-женщинах. Так формировалось сообщество. Мы не всегда были в хороших отношениях, но лесбийская вражда оказалась для меня куда лучше невидимости. 

Конечно, это было всё еще очень консервативным, закрытым и стыдливым. Внутренняя гомофобия, неуверенность и страх за будущее постоянно давали о себе знать. И неудивительно: даже кино из стран, где лесбиянкам жилось явно лучше нашего, показывало печальные сценарии. Сильная страсть кончалась драматичным разрывом или чьей-то смертью, кто-то кому-то постоянно изменял, кому-то морочили голову, кто-то уходил, выбирая социально одобряемые гетеросексуальные отношения.  

«Там говорили о социальной справедливости, о том, как устроен мир и что с этим можно сделать»

Потом все стало меняться. «Вконтакте», самая популярная в то время соцсеть, начала наполняться феминистским, квирным и левым контентом. Люди разных возрастов создавали и обновляли паблики с текстами, переводами, мемами, картинками. Я смотрела фотографии Полины Музыки, читала «силу киски» и «check your privilege». Это было не похоже ни на что из того, что я знала раньше: тела, толстые, покрытые волосами, с прыщами и порами, отличались от моделей глянцевого «Elle Girl», они были шокирующими, некомфортными — и настоящими. 

Там говорили о социальной справедливости, о том, как устроен мир и что с этим можно сделать. В этих пабликах существовали расстройства пищевого поведения, депрессия, насилие, бедность, эксплуатация и капитализм. Они не только фиксировали проблему, но и предлагали выход — осознанность, продвижение социально значимой информации, солидарность и взаимная поддержка стали распространяться как норма. Mean girls из подростковых сериалов перестали быть крутыми образами — их место заняли феминистки, веганки, бодипозитивные активистки, открытые квир-люди. 

Я искала книги в «Документах Вконтакте» и записалась в квир-феминистскую библиотеку. Мы читали «Манифест киборгов» задолго до того, как вышла бумажная версия с красивой обложкой. Мы знали Аннамари Джагоз, Джудит Батлер и Люс Иригарей. Все это вызывало волнение — оказалось, что у того, что я испытываю, есть теоретический дискурс, богатый и сложный язык, позволяющий выразить самые тонкие аспекты опыта. 

«Я училась не хвататься за любой queer-coded контент с благодарностью, а подходить к нему критически»

Тогда, в 2012-2016, когда я заканчивала школу и училась в университете, был расцвет русскоязычного феминизма и квира. Причем не только в интернете — это происходило везде. 

Появился «Makeout» с его онлайн-журналом, киноклубом и другими ивентами в Минске. В комнатке с задернутыми шторами настраивали проектор, и мы сидели на неудобных раскладных стульях рядом друг с другом, пока на белой стене сменялись кадры. До киноклубов я смотрела фильмы только в озвучке, и слышать голоса актеров, читая субтитры, было новым опытом. После просмотра мы обсуждали фильмы, и это тоже было ни на что не похоже. Я училась не хвататься за любой queer-coded контент с благодарностью, а подходить к нему критически, ставя более сложные требования. 

Потом появился «Dotyk», в Минске год за годом проходили квир-фестивали, в областных городах множились меропрятия и целые инициативы. Постепенно я пресытилась информацией и встречами, которых стало очень много. Острая радость обретения своего места померкла — оно стало привычным. Я все реже выходила на ивенты и все меньше читала посты активисток и инициатив — чаще всего они повторяли то, что и так было мне известно.

«Все, к чему мы успели привыкнуть, начало ускользать из рук»

Потом случился 2020 год, и все независимые инициативы и организации стали подвергаться сильному давлению. Лишение регистрации, задержания и обыски — все это сделало любые совместные действия крайне опасными. Активисты и активистки покидали Беларусь, люди внутри страны примеряли новые способы взаимодействия с миром — не такие открытые, как раньше, не наполненные больше уверенностью и оптимизмом. Все, к чему мы успели привыкнуть, начало ускользать из рук — да так, что все стало еще более пустым, чем до расцвета. 

Сейчас я смотрю на годы своей юности с благодарностью и удивлением. По сравнению с царящей сейчас тревогой это выглядит как небывалая свобода. А также — как источник идей для выживания сообщества. Мы находили друг друга в эпоху до интернета, мы узнавали друг друга по стилю, манере себя держать и даже по взгляду — значит, в нас есть нечто такое, что невозможно стереть, урегулировать, подвернуть цензуре. Даже без мероприятий, вечеринок и публичной жизни мы сможем остаться собой — то есть сообществом, то есть лесбиянками, то есть девчонками*, которые любят других девчонок*.