Авторка: Vera V.

В детстве я много времени проводила в саду.

Мы брали с собой чай в большом термосе и бутерброды с маслом и сыром. И хотя я никогда не любила сладкий чай, в саду его вкус ощущался совсем иначе.

Чай пили на скамейке у дачного домика, а в непогоду – и в самом домике. Его когда-то построил мой дед вместе со своими сыновьями, и, пока моя мама не занялась реновацией, тут хранились обветшалые семейные реликвии. Старая мебель, проеденная мышами и молью одежда, по которой можно было проследить всю мою жизнь с самого рождения, старые семена, яды, инструменты, книги… Большая часть книг была по экономике и растениеводству – дисциплинам, с которыми связали свои трудовые жизни мои дедушка и бабушка соответственно. 

Бабушка очень любила астры. Еще до знакомства с дедушкой у нее был поклонник, который в надежде на взаимность подговорил свою сестру, чтобы та приносила бабушке букеты астр. Но бабушка уехала в Москву учиться и встретила там моего деда, а поклонник вроде как спился. Но игольчатые астры так и остались её самым любимым цветком. Астры до сих пор растут в нашем саду – мы приносим домой пушистые букеты и вспоминаем бабушку.  

В саду мне поручали детскую работу, особо ничего от меня не требуя. Иногда мне удавалось здорово с чем-то помочь: прополкой или сбором ягод, – но большую часть времени я проводила за играми. Сад был моим полем для экспериментов: кажется, там я собирала важные знания о жизни и о смерти.  

Самым любимым занятием было выращивать кого-нибудь в синей пластиковой посудине, которая переквалифицировалась из детского горшка в аквариум. Однажды мама поливала огурцы водой из пруда, и на листьях оставались десятки головастиков. Я бежала за ней и подбирала их с листьев и земли, чтобы поскорее вернуть в воду. Но многие так там и остались. Когда огурцы выросли, на листьях так и остались чёрные точки – напоминание о тех головастиках, которых мне не удалось спасти.  

Иногда мне удавалось добыть из пруда более разнообразной улов: я помню, как в пластиковой круглой коробке от торта гордо сидела ящерка. Только вот прожила она совсем недолго, я уж не знаю почему. Иногда в ведре воды, принесенной мамой, оказывались и жилистые наяды – они выглядели так жутко, что мне до сих пор сложно поверить, что из них как-то получаются стрекозы. Подселив наяд к головастикам, я не сразу заметила, что с появлением первых, вторых становилось всё меньше. 

Смерть в саду всегда была частью жизни. Так, в тени у домика, среди незабудок были похоронены мои волнистые попугайчики. А еще где-то там же – галчонок, оказавшийся после урагана в бочке с водой для полива. 

Иногда, наигравшись со своей живностью, я шла пообщаться с нашей соседкой по дачному участку – Анной Григорьевной.

Она проводила на грядках целое лето, сухенькая и маленькая, всегда в тонком ситцевом платье. Пока Анне Григорьевна рыхлила землю и боролась с вредителями, я развлекала её историями, которые мне только удавалось собрать или придумать – наверно, она здорово уставала от моей болтовни. Хотя, может, она находила в обществе такой «подружки» и что-то для себя. Уже позже я узнала, что жилось её тогда тяжко: не найдя общего языка с невесткой, она приходила в сад коротать время на грядках. Когда Анне Григорьевна совсем ослабла, ее забрала в другой город досматривать дочка. Говорили, что в последние годы жизни Анна Григорьевна часто повторяла, что хочет вернуться туда, где ее все знают. Я так и запомнила ее: маленькой, хрупкой, мягкой. Возможно, слишком мягкой.

Её домик казался мне сказочной избушкой с таинственными предметами – я помню покрытый лаком древесный гриб и серебристый поднос с изображением Петра Первого. Уже подростком я захотела еще раз на них взглянуть. Я залезла в полуразвалившийся дом, где через щели в полу уже кое-где пробивались растения, и сделала несколько фотографий. Уходя, я бросила взгляд на окошко второго этажа. Позже на фотографии мне показалось, что я вижу там контуры лица Анны Григорьевны. Или мне так показалось: так хочется иногда верить, что никто не исчезает с земли бесследно.

Иногда я заглядываю внутрь себя, а там как будто параллельно друг другу текут временные потоки разных периодов моей жизни. Вот я маленькая в пластмассовом горшке выращиваю головастиков, вот я подросток, сижу над грядкой и мне очень стыдно перед мамой, потому что накануне ей пришлось ловить меня по всему ночному городу, а в голове неизвестно откуда рождаются стихи. Вот я сейчас приезжаю в отпуск и, помогая с какой-нибудь прополкой, неожиданно ловлю себя на мысли, что земля меня успокаивает и что здесь, на довольно открытом месте, как-то по-особенному красиво золотятся лучи предзакатного солнца. Как же странно течет время… И в какой же момент я сама стала взрослой?

Сейчас на нашем огороде работает моя мама. И, когда созревает урожай, она передает мне закатки и овощи. Сначала я очень этому сопротивлялась, но позже престала отпираться, осознав, что это её способ отдавать своё тепло и любовь. Так странно, но, если подумать, вместе с овощами и закатками за пару сотен километров ко мне приезжает частица дома, ведь земля в прямом смысле пропитана потом моей семьи, моих близких, вложивших в нее сотни, тысячи часов кропотливой работы. 

Однажды мама сказала про одну женщину, которая умерла на своем огороде за работой, что это самая лучшая и легкая смерть, которую только можно представить.

Сад и вправду учит жизни и смерти. Учит встречать с открытой душой и отпускать навсегда. Помнить, что всё меняется, и мы тоже. Урожай одного определенного года не повторится больше никогда, как и я никогда не вернусь обратно той, что была прежде. 

Но будет что-то еще. Что-то другое.